На измятом клочке бумаги было написано: «Прошу тебя, mon ami, сожги тетради с моими рассказами. Не откажи мне в последней просьбе...». С радостью бы я выполнил любое его поручение, но... Эти рассказы значат для меня слишком много, ведь часть души моего старого друга все еще живет в них. Посему я беру на себя смелость перепечатать некоторые из них для того, чтобы показать жене и своим друзьям. Начну с первого - одного из моих любимых.

Лес мы называли зубами, дорогу – языком, а небо, извечно переменчивое небо, звали нёбом. Все это было пастью огромного великана, и мы находились внутри неё. Наш микроавтобус колесил по дорогам юга Сибири каждое лето вот уже четыре года подряд. Мы ночевали то в нём, то в палатке на берегу различных озер и рек, изредка задерживались в городах и селах. У нашего путешествия не было определенной цели, нам просто нравилась природа и нравилось быть вдвоем. Но за тетрадку и ручку я взялся лишь по одной причине — пасть великана привела нас к синей пропасти.
 — Робин Гуд не бегал один по лесу!
 — Бегал! Еще как бегал, пап.
Мы съехали с дороги и остановились у берега спокойной неглубокой реки. День близился к своему завершению и нужно было подготовиться к ночёвке. Робин, а именно так я звал того улыбчивого мальчугана, что скрылся за деревьями, должен был помочь мне поставить палатку. Но кто удержит сердце, рвущееся к неизведанному и остудит разум, жаждущий познания? Я лишь засмеялся и попросил его не убегать далеко, а сам пошёл осматривать местность и проверять воду.
 — Сэр, папа, я добыл добычу!
Я обернулся. Робин, с охапкой хвороста в руках, выжидающе смотрел на меня. Рот его как обычно был перемазан черникой.
 — Так не говорят,— я растрепал его волосы. — Уж Робин Гуд должен это знать.
 — Он всё знает.
 — Я принес добычу.
 — Я принес добычу! — повторил мальчик.
Я взял у Робина хворост и направился к машине. Но не успел я сделать и десяти шагов, как необычный звук заставил меня остановиться. Я положил ветки и огляделся. Мне почудилось, что кто-то играет на пианино. Я не мог определить откуда идет звук и лишь с удивлением смотрел то в одну, то в другую сторону.
 — Робин, ты слышишь?
 — Она плачет, пап...
Я проследил за направлением взгляда сына и увидел на противоположном берегу реки туманные очертания полупрозрачной девушки, с волосами до земли, которая что-то наигрывала на таком же призрачном пианино. Зрелище это почему-то не внушало страха, а наоборот — сжимало сердце от жалости. Синие слезы текли из ее глаз, синее всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Они текли ручьем и растворялись, попадая в реку. В последний раз ударив по клавишам, девушка исчезла, и в этот момент солнце утонуло за горизонтом.