Первый десяток овец перемахнул через полуметровую стену играючи, точно табун арабских скакунов. Второй и третий сбавили темп, но с заданием справились. Проблемы начались с сорок пятой овцы. Она в нерешительности мялась у преграды, принюхивалась, присматривалась, жалобно блеяла и оглядывалась на Егорова в надежде, что он, жестокосердный, отменит задание.- Давай, прыгай, - проворчал Егоров сердито. - Мне тяжело, а ты чем лучше?Кто же мог подумать, что спровоцировать овечий бунт так просто? Одно неосторожное слово, и гениальный план дал трещину: вместо стройных рядов марширующих овечек перед внутренним взором предстало бестолково сгрудившееся стадо - попробуй пересчитай...И вообще, кто сказал, что подсчет овец спасает от бессонницы?! От бессонницы спасают пара бокалов хорошего вина или, на худой конец, стопка водки, а овцы... Овцы, даже виртуальные, всего лишь наивные, ленивые зверушки, и в качестве снотворного они никак не годятся.Надо попробовать охоту. Не тупо наблюдать за копытными, а деятельно отстреливать, ну, скажем, рябчиков или летучих мышей. Да, лучше летучих мышей - этих крылатых тварей Егоров особенно не любил.Решено, сначала перекур, а потом еще одна попытка задобрить Морфея.Егоров сел в кровати. Эх, хорошо, что болеет он не как обычные смертные, а по блату - в отдельной люксовой палате. Никаких тебе назойливых соседей-соглядатаев. Можно выйти тихонько на балкон и, наплевав на больничный режим, покурить.Сигареты контрабандой принес сегодня утром друг Пашка, воровато оглядываясь на хорошенькую медсестричку, сунул пачку Егорову в карман - конспиратор. А потом еще полчаса ныл, что курение вредит здоровью и что Минздрав не просто так предупреждает. Пришлось объяснить товарищу, что загнется Егоров скорее от бессонницы и безделья, чем от никотина.Егоров лежал в частной клинике уже почти неделю, и если с бездельем хоть как-то помогали мириться книги - тоже, между прочим, контрабандные, - то с бессонницей была настоящая беда.А всему виной авария и, как следствие, черепно-мозговая травма, не так чтобы очень серьезная - легкий обморок, головная боль, тошнота, - но разрушившая в одночасье все его планы на отпуск. В кои-то веки вырвался на охоту, и нате вам - джип всмятку, голова чудом уцелела. А теперь вот бессонница...Егоров вышел на балкон, облокотился о перила, закурил. Ночью можно было курить, особо не таясь, курить и смотреть на Большую Медведицу, необычайно яркую и даже в чем-то загадочную, и убеждать себя, что после перекура сон непременно придет. А еще ночью рождались стихотворения, порожденные бессонницей и от этого особенно пронзительные и искренние...Он улыбался мыслям несуразным,
Смотря в заиндевелое окно,
И допивал крепленое вино,
Окрашивая скатерть ярко-красным.
Душа еще сопротивлялась сну,
В глазах еще не гасло пламя свеч, но
Зима, приникнув к черному окну,
Морозной кистью выводила: «в-е-ч-н-о»...[1]

О том, что Егоров, зануда, циник и эгоист до кончиков ногтей, сочиняет вирши, не знал никто, даже лучший друг Пашка. Эту сторону своей жизни он оберегал особенно рьяно, даже более рьяно, чем право на одиночество...Все, в сторону лирику, пора переходить к практике. Егоров вернулся в палату, улегся на кровать, закрыл глаза.Загнав всех своих овец в аккуратный загончик и накормив свежескошенной травой, он зарядил виртуальную винтовку и принялся выискивать на виртуальном небосводе крылатых тварей. На сей раз фантазия подвела: рябчиков - сколько хочешь, а летучей мыши ни одной. Егоров присматривался и так и этак и даже винтовку поменял на дробовик, как в «Думе», а толку - чуть. Вот она - непруха...От виртуальных страданий его отвлекло деликатное покашливание. Егоров открыл глаза и тут же их снова зажмурил: вслед за бессонницей в его безмятежную обывательскую жизнь прокрался глюк. Глюк выглядел как гигантская летучая мышь, болтался на шторах, таращил черные глаза-пуговицы и тоскливо вздыхал.- Привет! - лишь усилием воли Егоров удержался от желания вскинуть дробовик и разрядить в глюк всю обойму.- Привет. - Мышь-переросток снова вздохнула, втянула носом воздух, спросила с завистью: - Курил?- Курил, а что?- Я бы тоже...- Ну, так за чем дело стало? Угощайся! - он кивнул на початую пачку.- Спасибо. Мне нельзя, у меня режим.- Так и у меня режим.- Ты - другое дело, ты настоящий.- А ты?- Я? - Гостья задумалась. - Я не знаю. Скучно тут, - сказала без перехода.- Где?- Тут, где я.- А ты разве не там же, где и я?- Я где-то на границе. Ты первый настоящий.- А, ну тогда понятно.Интересный у них получался разговор, очень содержательный. Надо будет завтра попроситься на консультацию к психиатру, а то мало ли что, вдруг это серьезно.- И поговорить не с кем, - продолжала печалиться гостья. - Никто меня не слышит.- Я слышу.- Ты первый и единственный.О как! Он - первый и единственный. Очень романтично.- Ну так со мной и поговори.- Можно? - Летучая мышь обрадовалась, взмахнула кожистыми крыльями. - Не шутишь?Егоров снова закрыл глаза, процитировал себя раннего:Давай о чем-нибудь поговорим...
Об импрессионизме,
О погоде...
О том, что постоянства
Нет в природе,
В чем убеждают нас
Календари...

...и тут же испугался. Что это на него нашло? Незнакомой летучей мыши доверяет самое сокровенное...А ей понравилось, Егоров как-то сразу понял, что понравилось: по влажному блеску черных глаз, по трепетанию крыльев, а еще по тому, как она смущенно сказала:- Еще хочу. Можно?И он, циник, зануда и эгоист до кончиков ногтей, расплылся в смущенной улыбке и сказал:- Конечно, можно.Время пролетело незаметно. То ли из-за стихов, то ли из-за того, что собеседница ему досталась очень хорошая, молчаливая и внимательная.
...Он проснулся от ласкового похлопывания по плечу.- Егоров, подъем! - Дежурная медсестра улыбалась дежурной улыбкой и под шумок пыталась пристроить ему под мышку градусник. - А говорили - бессонница.«А ведь получилось, - пронеслось в голове, - за виршами и монологами не заметил, как уснул».- Сегодня прямо с утра на анализы. - Медсестра, пристроив-таки градусник, строго нахмурилась. - И чтобы непременно, а не так, как в прошлый раз.В прошлый раз Егоров до лаборатории не дошел, посчитал, что кровушки у него попили и без того предостаточно.- Я прослежу, - медсестра погрозила пальчиком.И вправду ведь проследит, работа у нее такая - собачья.Идти по гулкому коридору было неприятно. Ощущение такое, словно ты не в больнице, а в комфортабельной тюрьме. За стеклянными дверями - камеры-одиночки, все внутренности на виду. Сам Егоров долго воевал, чтобы ему дали нормальную палату, с нормальными дверями, а то лежал бы сейчас как на витрине. Вот, к примеру, как эта дамочка из тринадцатой. У дамочки тоже что-то с головой, только посерьезнее, чем у него. Медсестричка назвала эту беду веско и неумолимо - кома. В общем, не повезло человеку.Четыре дня Егоров проходил мимо тринадцатой палаты, не особо задумываясь над судьбой ее обитательницы, а сегодня вот задумался, даже к прозрачной двери подошел и носом к стеклу прижался, чтобы было лучше видно.Дамочка оказалась совсем молоденькой, Егоров тут же переименовал ее в девочку. Черный ежик волос, лицо безмятежное, руки тонкие с синими прожилками вен - с виду ничего коматозно-фатального.- Егоров! - послышался за спиной грозный оклик все той же бдительной медсестры.- Давно она так? - спросил он, отклеиваясь от стекла и протирая его рукавом рубахи.- Уже месяц. Шансы никакие, но сердце крепкое. На следующей неделе родственники домой заберут.- Да, плохо, что шансы никакие. А может, поправится?Медсестра посмотрела так, что сразу стало ясно - не поправится...Ночи Егоров ждал с нетерпением, гадал: придет - не придет, даже вирш новый сочинил, лирический.Она пришла. И следующей ночью тоже. И еще три ночи подряд. И разговаривать с ней было одно удовольствие - даром что летучая мышь.А на седьмую ночь Егоров опростоволосился, повел себя совсем не по-джентльменски.Гостья уже освоилась окончательно, взахлеб рассказывала про трудности разведения в неволе уссурийского тигра и увлеченно размахивала крыльями.- Осторожнее, - сказал Егоров, - не порви шторы.- Чем? - удивилась она.- Когтями.- Какими когтями?..- Обыкновенными. Ты же летучая мышь, у тебя должны быть когти.- Я летучая мышь?..- Ну да! А ты что, не в курсе?Она была не в курсе. Хуже того, она обиделась.- Значит, вот как ты меня себе представляешь - летучей мышью...- А ты не такая? - спросил Егоров осторожно.- Я думала, что я бабочка, - она всхлипнула совсем по-женски.- Какая бабочка?- Да хоть какая! Лишь бы бабочка...Утром Егоров проснулся с больной головой и чувством вины и весь день маялся и тосковал. Он даже не стал ждать отбоя - завалился спать в восемь вечера, чтобы быстрее встретиться со своей гостьей и извиниться за вчерашнее....А она не пришла. Обиделась. Бабочки такие обидчивые...
Опять анализы. Он ненавидел анализы лютой ненавистью. Он бы уже давным-давно выписался, если бы не летучая мышка, считающая себя бабочкой.В палате номер тринадцать не было медсестры, только девочка-пациентка. Егоров толкнул стеклянную дверь, подошел к кровати, пристроился рядом с мудреной аппаратурой, посмотрел на девочку. Она тоже не там и не здесь, она на границе, как его летучая мышка...- Ну, привет. - Он погладил девочку сначала по волосам, а потом по щеке - осторожно, одним пальцем - и уже хотел сказать, что был дураком, что ждет не дождется, когда она его простит и снова придет в гости, но примчалась медсестра, закричала что-то про злостное нарушение режима и принялась выталкивать его из палаты.Егоров заметил это в самый последний момент - карандашный набросок бабочки на прикроватной тумбочке, еще одно доказательство...- Это ее? - спросил шепотом.- Мать принесла, сказала, что девочка училась на биофаке, любила бабочек. - Медсестра нахмурилась, добавила строго: - Ну, идите вы уже, пока врач не заметил.- Почему любила? - спросил Егоров зло. - Она и сейчас их любит!Что-то такое неправильное случилось с его сердцем. Вроде бы в аварии пострадала голова, а болит и трепыхается именно сердце. Он даже знает, из-за кого - из-за девчонки из тринадцатой палаты, которая не там и не здесь...Нет, все-таки женщины - непостижимые существа. Вот ему бы было совершенно все равно, в каком виде болтаться на границе между мирами, да хоть в облике звероящера. А эти обижаются из-за пустяка...Оставалось только одно средство...Друг Пашка не подвел. Друг Пашка был знатным контрабандистом, а еще он мог достать луну с неба. Егорову не нужна была луна, ему требовались бабочки. И плевать, что на дворе конец зимы. У него на сердце тоже, между прочим, зима.В тринадцатой палате сменилась медсестра. Эту Егоров знал и даже пару раз подкармливал шоколадками. Эта была доброй и отзывчивой и согласилась выйти из палаты на десять минут по «неотложным делам».Бабочки - аж пятьдесят тропических красавиц - долго не хотели вылетать из обувной коробки. Егорову даже пришлось врезать по ней кулаком. Помогло - разноцветная крылатая братия разлетелась по палате, облепила мудреную аппаратуру, разукрасила диковинным узором скучные больничные простыни. Особо отважные пристроились в девочкиных волосах.- Ну вот, - сказал Егоров смущенно. - Видишь - бабочки!Она не видела, но мудреная аппаратура зашумела как-то по-особенному многообещающе. Эх, была не была! Как там принято обращаться со спящими красавицами?..Поцелуй получился не так чтобы очень эффектным - в щеку. Куда ему до сказочных принцев! Но идея, несмотря на некоторую затасканность, была хороша и даже не лишена изящества.«Если проснется, приглашу в ресторан, - подумал Егоров, - а если не проснется, притащу ей пару сотен бабочек, чтобы уж наверняка».Он упустил момент, когда это случилось. Руки вдруг коснулось что-то мягкое и теплое, и голос, тот самый, из снов, сказал:- Привет.Ее глаза оказались светло-карими, и на щеках обозначились ямочки. А еще она точно была не там, «на границе», а здесь, в палате номер тринадцать.- Ты носишь очки? - с любопытством спросила она. - В моих снах ты был без них.- Ношу, - признался он смущенно. - Видишь ли, спать в очках неудобно.- Плохое зрение?Да, зрение было хуже некуда, самое время задуматься о лазерной коррекции...- Минус пять диоптрий, если тебе это о чем-нибудь говорит.- Тогда все понятно.- Что понятно?- Ты просто не рассмотрел, что я не летучая мышь, а бабочка. - Она застенчиво улыбнулась, погладила его по руке.- Да, ты всегда была бабочкой, я просто не рассмотрел.Возможно, впервые в жизни Егоров порадовался тому, что у него плохое зрение.